– Карпа? – изумился Горанфло.

– Конечно, карпа, – сказал Шико, поворачивая перед его глазами аппетитную птицу.

– А с каких это пор у карпа клюв? – спросил монах.

– Клюв! – воскликнул гасконец. – Где вы видите клюв? Это рыбья голова.

– А крылья?

– Плавники.

– А перья?

– Чешуя, милейший Горанфло, да вы пьяны, что ли?

– Пьян! – возмутился Горанфло. – Я пьян! Ну уж это слишком. Я пьян! Я ел только шпинат и не пил ничего, кроме воды.

– Ну и что? Значит, шпинат обременил вам желудок, а вода ударила в голову.

– Черт возьми! – сказал Горанфло. – Вот идет наш хозяин, он рассудит.

– Что рассудит?

– Карп это или курица.

– Согласен, но сначала пусть он откупорит вино. Я хочу знать, каково оно на вкус. Отчините бутылочку, мэтр Клод.

Мэтр Клод откупорил бутылку и наполнил до половины стакан Шико.

Шико осушил стакан и прищелкнул языком.

– Ах! – сказал он. – Я бездарный дегустатор, у моего языка совершенно нет памяти; я не могу определить, хуже или лучше это вино того, что мы пили у Монмартрских ворот. Я даже не уверен, что это то самое вино.

Глаза брата Горанфло засверкали при виде нескольких капелек рубиновой влаги, оставшихся на дне стакана Шико.

– Держите, брат мой, – сказал Шико, налив с наперсток вина в стакан монаха, – вы посланы в сей мир, дабы служить ближнему; наставьте же меня на путь истинный.

Горанфло взял стакан, поднес к губам и, смакуя, медленно процедил сквозь зубы его содержимое.

– Нет сомнения, это вино того же сорта, – изрек он, – но…

– Но?.. – повторил Шико.

– Но его тут было слишком мало, чтобы я мог сказать, хуже оно или лучше монмартрского.

– А я все же хотел бы это знать. Чума на мою голову! Я не хочу быть обманутым, и если бы вам, брат мой, не предстояло произносить речь, я попросил бы вас еще раз продегустировать это вино.

– Ну разве только ради вас, – сказал монах.

– Черт побери! – заключил Шико и наполнил стакан до половины.

Горанфло с не меньшим уважением, чем в первый раз, поднес стакан к губам и просмаковал вино с таким же сознанием ответственности.

– Это лучше! – вынес он приговор. – Это лучше. Я ручаюсь.

– Ба, да вы сговорились с нашим хозяином.

– Настоящий питух, – изрек Горанфло, – должен по первому глотку определять сорт вина, по второму – марку, по третьему – год.

– О! Год! Как бы я хотел узнать, какого года это вино.

– Нет ничего легче, – сказал Горанфло, протягивая стакан, – капните мне сюда. Капли две, не больше, и я вам скажу.

Шико наполнил стакан на три четверти, и монах медленно, но не отрываясь, осушил его.

– Одна тысяча пятьсот шестьдесят первого, – произнес он, ставя стакан на стол.

– Слава! – воскликнул Клод Бономе. – Тысяча пятьсот шестьдесят первого года, именно так.

– Брат Горанфло, – сказал Шико, снимая шляпу, – в Риме понаделали много святых, которые и мизинца вашего не стоят.

– Малость привычки, брат мой, вот и все, – скромно заметил Горанфло.

– И талант, – возразил Шико. – Чума на мою голову! Одна привычка ничего не значит, я по себе это знаю, уж кажется, я ли не привыкал. Постойте, что вы делаете?

– Разве вы не видите? Я встаю.

– Зачем?

– Пойду в монастырь.

– Не отведав моего карпа?

– Ах да! – спохватился Горанфло. – По-видимому, мой достойный брат, в пище вы разбираетесь еще меньше, чем в питие. Мэтр Бономе, что это за живность?

И брат Горанфло показал пальцем на предмет спора. Трактирщик удивленно воззрился на человека, задавшего ему такой вопрос.

– Да, – поддержал Шико, – вас спрашивают: что это такое?

– Черт побери! – сказал хозяин. – Это курица.

– Курица! – растерянно повторил Шико.

– И даже из Мана, – продолжал мэтр Клод.

– Говорил я вам! – с торжеством в голосе сказал Горанфло.

– Да, очевидно, я попал впросак. Но мне страшно хочется съесть эту курицу и в то же время не согрешить. Послушайте, брат мой, сделайте милость – во имя нашей взаимной любви окропите ее несколькими капельками воды и нареките карпом.

– Чур меня! Чур! – заохал монах.

– Я вас очень прошу, иначе я могу оскоромиться и впасть в смертный грех.

– Ну ладно, так и быть, – сдался Горанфло, который по природе своей был хорошим товарищем, и, кроме того, на нем уже сказывались вышеописанные три дегустации, – однако у нас нет воды.

– Я не помню где, но было сказано, – заявил Шико. – «В случае необходимости ты возьмешь то, что найдется под рукой». Цель оправдывает средства; окрестите курицу вином, брат мой, окрестите вином; может быть, она от этого станет чуточку менее католической, но вкус ее не пострадает.

И Шико опорожнил первую бутылку, наполнив до краев стакан монаха.

– Во имя Бахуса, Мома и Кома, троицы великого святого Пантагрюэля, – произнес Горанфло, – нарекаю тебя карпом.

И, обмакнув концы пальцев в стакан, окропил курицу несколькими каплями вина.

– А теперь, – сказал Шико, чокнувшись с монахом, – за здоровье моего крестника, пусть его поджарят хорошенько, и пусть мэтр Клод Бономе своим искусством усовершенствует его природные достоинства.

– За его здоровье, – отозвался Горанфло с громким смехом, осушая свой стакан, – за его здоровье. Черт побери, вот забористое винцо!

– Мэтр Клод, немедленно посадите этого карпа на вертел, – распоряжался Шико, – полейте его свежим маслом, добавив мелко нарубленного свиного сала и лука, и когда рыба подрумянится, разделите ее на две части, залейте соусом и подайте на стол горячей.

Слушая эти указания, Горанфло не произнес ни слова, но по его глазам и чуть заметным кивкам головы можно было понять, что он полностью их одобряет.

– Ну а теперь, – сказал Шико, видя, что ему удалось добиться своего, – несите сардины, мэтр Бономе, давайте сюда тунца. У нас нынче Великий пост, как справедливо разъяснил наш набожный брат Горанфло, и я не хочу оскоромиться. Постойте, не забудьте принести еще пару бутылок вашего замечательного романейского вина, урожая тысяча пятьсот шестьдесят первого года.

Ароматы этих яств, вызывающие в памяти блюда прованской кухни, столь милые сердцу подлинных гурманов, начали разливаться по комнате и незаметно туманили сознание монаха. Его язык увлажнился, глава засверкали, но он все еще держался и даже сделал было попытку подняться из-за стола.

– Куда вы? – спросил Шико. – Неужели вы способны покинуть меня в час битвы?

– Так надо, брат мой, – ответил Горанфло, возводя глаза к небу, чтобы обратить внимание всевышнего на жертву, которую он приносит.

– Выступать с речью натощак весьма неосмотрительно с вашей стороны.

– Эт-то поч-чему? – пробормотал монах.

– Потому что вам откажут легкие, брат мой. Гален [500] сказал: «Pulmo hominis facile deficit». Легкие человека слабы и легко отказывают.

– Увы, да, – сказал Горанфло. – Я не раз испытал это на себе; будь у меня крепкие легкие, мои слова поражали бы, как молния.

– Вот видите.

– К счастью, – продолжал Горанфло, падая на стул, – к счастью, у меня есть священное рвение.

– Да, но одного рвения еще недостаточно. На вашем месте я попробовал бы сии сардины и проглотил бы еще несколько капелек сего нектара.

– Одну-единственную сардинку, – сказал Горанфло, – и один стакан, не больше.

Шико положил на тарелку монаха сардину и передал ему вторую бутылку.

Горанфло съел сардину и выпил стакан вина.

– Ну как? – поинтересовался Шико, который старательно накладывал кушанья на тарелку монаха и, подливая ему вина в стакан, сам оставался совершенно трезвым. – Ну как?

– И вправду, я чувствую, что сил у меня прибавилось.

– Клянусь святым чревом! Если вы идете произносить речь, еще недостаточно чувствовать, что у вас прибавилось сил, вы должны быть в полной силе. И на вашем месте, – продолжал гасконец, – чтобы войти в полную силу, я съел бы два плавничка нашего карпа; ибо, если вы не будете плотно закусывать, от вас будет пахнуть вином. Merum sobrio male olet. [501]